Люди гуляли, смеялись, любили.
И странно, и дико было понимать, что они вот так тут живут, счастливые — а между тем в мире стало на целую вселенную меньше.
Нигде ничего не изменилось, на небесных скрижалях не появилось новой записи, не зажглось и не погасло ни единой звезды.
Ничего не изменилось.
Просто Шурик висит в петле.
На танцполе происходит чьё-то крохотное счастье, какая-то девочка, наконец, дождалась, и её пригласил на танец нравящийся ей мальчик.
Или наоборот — мальчику отказала в танце давно небезразличная уже ему девочка.
А Шурик висит в петле.
Я не стал смотреть, что будет дальше.
Нужно уважать чужое право на смерть — даже такую некрасивую.
Кажется, на меня снова нашло помрачение.
Или всё дело в спирте. Не знаю.
Я почти забыл о том, что Славя в состоянии, подозрительно похожем на кому.
Что чёртова инфразвуковая решётка не крыс пугает, а калечит психику.
Что где-то под нами находится абсолютно схожая по убойности мерзость, только выполненная в более совершенной форме тумана.
Я ничего не мог сделать ни с гуделкой, ни с туманом — вообще ни с чем.
Но хотя бы мог держать за руку ту, что сейчас спит.